Вина из одуванчиков (Teenage Angst [Succub Version])

Название: Вина из одуванчиков
Автор: Jana_J
Действующие лица: юный Дин, Вирджиния,Джон, мисс Мэнитер (maneater — пожирательница мужчин)
Рейтинг: G
Жанр: тинейджерская грусть, элементы романтики
Дисклеймер: Крипке

Хрупкая подростковая трагедия первой серьезной влюбленности Дина Винчестера, который невольно причиняет боль своей юной возлюбленной и становится внешне циничным в любви в дальнейшем.
Внешнюю часть невинного образа жертвы Дина нагло стырила у Кирстен Данст в "Девственницах-самоубийцах", начинку "девушки не из мира сего" - у Эллен из "Джейн Эйр" и милую стыдливость у тезки Вирджинии из "Кентервильского привидения". Сложная компиляционная работа, прошу оценить. И потом весь этот образ пришлось возвышенно так подтянуть к идеалу Дина - нежное трепетное существо, нуждающееся в защите.
Название — отсылка к Рэю Бредберри "Вино из одуванчивов", чудесной повести о детстве и чудесах.Да, немного издевки, потому что в этом взрослом детстве пахнет не чудесным вином из одуванчиков, а обугленными костями.

читать фик

Вирджиния…
Казалось, даже ее имя было таким же легким, светлым и радостным, как и она сама. Все еще в состоянии расслабленной невесомости, Дин перевернулся на спину и раскрыл глаза. Ее образ, лучистый и мягкий, еще секунду был перед ним, а потом растаял, оставляя в воздухе ощущение ванильного мороженого.

Дин вздохнул. Сегодня он надеялся ее увидеть. Да, школа – место, где можно узреть всякие вещи, не слишком приятные, как на его вкус. Вроде портрета Китса на стенке, кислого выражения лица его учительницы анатомии и биологии мисс Мэнитер или необъятной спины этого толстяка, Джерри Ронда, бывшего вечным объектом насмешек.
Но раз отец запихнул его в эту отвратительную школу на пару месяцев, надо было терпеть. И Вирджиния делала одним своим присутствием школьные будни гораздо краше.
Дин еще раз прокрутил в голове томительную для него сцену. Мисс Мэнитер, оглядывая учеников прищуренными глазами, блекло провозгласила: «Это Дин Винчестер. Теперь он будет учиться с нами».

Изучающие взоры впились в него, как жвачка в парту, но Дин не дрогнул. Он насмешливо улыбнулся, излучая нахальство и непокорство. Дин выглядел как хулиган и определенно был хулиганом. Локальным бунтарем, носящим на груди и в ней же «Металлику» и задиристую уверенность, о подоплеке которой никто не имел никакого представления.
Победный взгляд Дина обежал класс и вдруг замер, споткнулся, упал и был окончательно повержен. Она сидела, скрестив на груди тонкие руки, в сияющем облаке светло-русых невероятно длинных волос, вся в белом и белая, и ее узкое лицо было обведено прозрачной улыбкой. Дину показалось, что она была обсыпана сверху пушистыми зонтиками одуванчиков. Он моргнул. Наваждение не исчезло. Наоборот, оно стало пугающе реальным.

Дин сел за парту позади белого видения, расположившись по привычке небрежно, намеренный употребить весь свой напор на то, чтобы очаровать девушку. Приложил в первый же день об отскобленный паркет местного хулигана Джимми Стоуна, посмевшего сказать что-то в ее адрес. Таскал ее вещи с неприлично счастливым видом. Был рядом. Всегда и всюду. И Вирджиния потянулась к его уверенности и заботливости, ведь ее новоявленная каменная стена была чертовски привлекательна. Когда насмешливые зеленые глаза сплетались, как и их пальцы, с безмятежными голубыми, то мир стремительно улетучивался, как пузырьки шампанского в теплых искорках прикованных друг к другу зрачков.

И вот сегодня они договорились встретиться после уроков и пойти… неважно куда, лишь бы без посторонних свидетелей. На математике Дин сидел за ней и мечтал дотронуться до ее светлых волос и перебирать их долго-долго, до скончания веков. Дин не задумывался, почему отец так странно посмотрел на него сегодня утром, как будто не решаясь о чем-то предупредить…
Вирджиния и Дин сбежали на соседнее кладбище, побросали где попало сумки и просто сидели на могильных плитах, держась за руки. Не думая и не говоря ни о чем, медленно тая под майским солнцем.
Вирджиния мягко рассмеялась – негромко, как весенний ветерок.
— Знаешь, я хотела бы, чтобы этот момент длился вечно.

— Остановись, мгновенье, ты прекрасно, — с неожиданной силой выкрикнула она слова Фауста, вскочив на плиту в этом порыве.
Дин, запрокинув голову, смотрел на ее тонкий силуэт, вспененный волнами волос, и поэтому не заметил, как зловещей тенью по полузаросшей тропинке скользнула мисс Мэнитер.

Невыразительная костлявость ее фигуры сделалась особенно устрашающей.
Вирджиния испуганно скользнула вниз и прижалась к Дину, инстинктивно ища защиты. Дин не считал, что они делали что-то предосудительное, а потому смело окинул мисс «Освежевательницу лягушек» отшивающим взглядом из серии «не ваше дело».
Но намерения дотошной училки были совсем иными. Она не собиралась отчитывать шаловливых подростков. Ей нужен был тестостерон этого аппетитного мальчика. Мисс Мэнитер умело разбиралась не только в анатомии, но и в основном инстинкте, который для нее означал одно – есть.
— Иди ко мне, Дин, — с ласковой хрипотцой поманила мисс Мэнитер свою юную жертву.
Но она имела власть только над мужчинами, весьма примитивными созданиями.

Поэтому, когда Дин заворожено потянулся вперед, Вирджиния дернула его за руку:
— Дин, что с тобой? Давай убежим… Очнись же!
Но Дин ее не слушал.
Хороший суккуб – жестокий суккуб. И мисс Мэнистер не собиралась отказывать себе в маленьком удовольствии.
Гипнотизируя Дина жарким взглядом, она спросила, зная ответ:
— Я тебе нравлюсь?
Дин ничего не соображал. Он судорожно облизал внезапно пересохшие губы и прошептал в забытьи:
— Да… Да..
Мисс Мэнитер, упиваясь собственной властью, продолжила:
— И ты не можешь передо мной устоять, не так ли?
Дин обреченно выдохнул:
— Не могу…
Он горел жаром страсти. Противоестественной пагубной страсти.
И тогда коварная соблазнительница приказала, кивнув в сторону непонимающей еще Вирджинии:
— Она мне мешает. Она мешает нам. Почему бы тебе не избавиться от этой надоедливой девчонки?
Ее глаза алчно сверкнули.
— Навсегда.

Дин не мог не повиноваться. Он накинулся на сжавшуюся в комочек Вирджинию, все еще доверчиво близкую. Схватив ее за горло, он легко поднял девушку в воздух. Вирджиния была в ужасе. Она билась в его сильных руках, слабея сама с каждой секундой.
Дин равнодушно взирал на нее, будто не замечая мольбы в ее трепещущих от обманутого доверия глазах.
Вирджиния не могла ни говорить, ни кричать, ни просто дышать. Звуки клетокали, как раненая горлица, в ее сжатом горле, не находя выхода. Светлота ее облика блекла, блекла и наконец погасла.
Когда Дин ослабил хватку, на черный гранит плиты упало нечто серое и бесформенное, как клубок паутины.
Выполнив задание, Дин с вожделением шагнул, не оглядывась на содеянное, к ликующему суккубу, пылая желанием.
— Стой, Дин, — раздался уверенно и четко новый приказ.
Джон Винчестер решительно выступил из прикрытия ветвей. У него были соль, бензин и гадкое осознание, что слишком поздно.

Мисс Мэнитер привычно начала:
— Ты не можешь устоять передо мной, красавчик…
Джон лишь презрительно усмехнулся.
— Боюсь, что могу, — отрезал он, подходя к ней вплотную.
Суккуб заметил талисман на его груди и переменился в лице.
Джон Винчестер был защищен от чар. От отверг ЕЕ. Не знавшую никогда отказа. Ее лицо исказилось от ярости.
Джон не стал ждать, пока суккуб натравит на него сына.

Он просто окатил ее бензином и, пока она не успела опомниться, вывалил всю соль на неприятно теперь пахнущее скользкое тело.
Бросив пустые банки, он вытащил из своей грубой куртки зажигалку и бросил ее Дину.
— Давай, сынок, — ободряюще приказал он, с великолепным отвращением глядя на жалкого теперь суккуба, терзаемого муками отвержения больше, чем предстоящим аутодафе.
Марево горячего беспамятства в сознании Дина улеглось, когда он ощутил в руке холодную гладкость металла. Автоматически следуя приказу, он щелкнул зажигалкой и, следуя за огоньком еще пустыми глазами, поднес ее к мисс Мэнитер, скулящей от бессилия.
— Дин… ты не сделаешь этого, Дин, — лихорадочно пробормотала она, не веря до конца в падение своей власти.
Веки Дина дрогнули, глаза ожили.
— Сделаю, — глухо вырвал он из глубин своего существа и подпалил ее волосы, липкие и грязные.

Суккуб взвыл… Огонь жадно схватил ее тело, как пылкий любовник, и стал ласкать ее выжигающими языками пламени.
Но Дин не хотел видеть это. Его ударило под дых понимание, и он с пронзительной ясностью осознал, что натворил.
Как безумный, он бросился к Вирджинии, сжал в объятиях пыльное облако волос и тонкой плоти. Ее холодное тело. В то время как его собственное, пылающее горем, содрогалось в рыданиях вины. Он не мог ее воскресить.
Его первая любовь стала последней. Она была мертва. Мертва… Он убил ее, задушил, растоптал нежный росток. Он – чудовище…
Дин скорчился на надгробии, качая в руках безжизненное тельце. Он не мог теперь ее отпустить. Нет… Боже, что он наделал! Его всхлипы не могли разорвать невыносимую боль внутри. Никакие слезы не могли помочь воскресить остывшее тело, прекрасное в своем последнем удивлении.

Джон, оставив суккуба догорать в бензиновой страсти, подошел к сыну и положил тяжелую ладонь на его вздрагивающее плечо.
— Не надо, Дин… Прости, что я не успел. Мне надо было рассказать тебе о своих подозрениях, сказать, чтобы ты был осторожен. Но ты был так счастлив…Я не мог тебя подвести… Прости, Дин. Я слишком поздно раскопал всю правду о пропавших мальчиках. Прости…

Но Дин не слышал его. Он рыдал горько и навзрыд, оплакивая свою потерянную любовь. В его воспаленных глазах дрожал образ Вирджинии. Пушистые зонтики одуванчиков окутывали ее изящную фигуру, улыбка прозрачно светилась на узком лице, обещая прощение, которого Дин считал себя недостойным.

Только вместо нежного запаха ванильного мороженого в воздухе оседала тяжелая гарь от сожженной кожи и обугленных костей…

@настроение:

@темы: sad, fiction, The Dean

---

Дин навсегда

Название: Дин навсегда
Автор:Jana_J
Рейтинг: R
Жанр: ангст, плавно переходящий в платонический слэш
Таймлайн и спойлеры: 2.01 и 4.16
Дисклеймер: Крипке Всеубивающий

На написание этой наивной, но чувственной больничной истории меня вдохновила статья о фотографе Ли Миллер.Ее темой были мода и война. И именно на войне у нее случилась самая большая и самая реальная любовь. Ближе к смерти чувства обостряются до предела. Люби, ибо эта секунда может стать последней. Ничто мы не любим так, когда можем потерять.
Настроение фика экзальтированное, чуть восторженное и болезненное. На краю. Любовь сгущена в такую повсеместную практику, как накалывание тату с именем любимого человека. Для Винтов это слишком сентиментально, каюсь.

читать фик

28 сентября, 2006

Когда смерть дышит в затылок, то любовь уже закидывает тебе руки на плечи. Если гибель близка, то рубашка любви все равно ближе к телу. Смерть только настигает тебя, когда приступ любовной лихорадки уже свалил с ног. Ибо за спиной у смерти произведен сговор с временем, и потому ты любишь исступленно и безнадежно того, кого можешь потерять в следующую секунду. Ты больше не ты, а тостер под сильным током, выплевывающий поджаренные ломтики любви.

Сейчас твоя единственная реальность — любовь, и все, что ты производишь в этом опасном мире, тоже любовь. Ценишь только то, что теряешь, и держишь только то, что у тебя насильно вырывают. Все чувства смертельно обострены возможностью необратимого изменения. Мир не будет прежним без него. Тот, кого ты любишь, может умереть прямо сейчас у тебя на глазах. И ты можешь погибнуть в этот же миг под его любящим взором. От любви? От смерти? Неважно.

Вот только смерть всегда приходит к финишу первой, оставляя любовь позади. Но это стоит того. Ибо ты изведал к тому времени истинную любовь.

Когда вокруг рвутся с издевающимся свистом бомбы; когда в воздухе в равной пропорции разлиты пули и гибель; когда твой брат гаснет у тебя на глазах, и ты ничего не можешь сделать — о, как сильно ты любишь его тогда. И пусть все катится к черту, пусть пули впиваются, куда хотят, даже в тебя.

Ты любишь так, что все остальное кажется настоящим не более, чем кукольный домик по сравнению с настоящим домом.
Его боль сжигает тебя, когда его глаза закрываются — ты тоже ничего не видишь перед собой. Дин, Дин, Дин, ты не можешь так со мной поступить. Ты не можешь уйти в никуда, когда так мне нужен. Не умирай, пожалуйста. Я не хочу жить без тебя в кукольном домике, слышишь?

Мы все так же будем мотаться по нескончаемым дорогам, и я всегда буду знать, что стоит мне немного повернуть голову — и я увижу тебя. Сосредоточенно ведущего машину в ночь на поиск сгустков зла. Как бы мы себя не убеждали, что лишь проездом в этой натянутой в пространстве, как хайвей, ночи, но мы живем в ней постоянно. Но я не позволю, слышишь, не позволю тебе умереть в ней! Прогони ночную темноту и посмотри на меня.

Импала больше никуда не едет. Мы здесь, в больнице, белые стены, четыре угла страданий и пятый — ожидания, и я теряю тебя, а ведь я никогда ничего не теряю. Потому что берегу то, что мне дорого.

А ближе и дороже тебя у меня ничего и никого нет. Можно порезаться стеклом, острым краем бумаги или бритвой. А можно порезаться предчувствием смерти своего брата и бессильно истекать любовью к нему, оставляя вены опустошенными. Я бессилен тебя спасти. И это меня убивает вернее, чем электрический стул убивает осужденного на казнь. Я должен сидеть здесь и смотреть, как сереют в сумерках безличные стены и твое разбитое лицо, и слышать, как больничный гул за дверью перекрывает слабый писк приборов, показывающих твои линии жизни вернее, чем ладонь.

Очнись и посмотри на меня, ну же… Это будто не твоя, а моя палата, ведь ты ее даже не видел, потому что не приходил в сознание. Зато я могу описать ее с закрытыми глазами. Невыносимо глядеть на тебя неотрывно, это как смотреть вечность на поезд, который вот-вот сомнет тебя с железнодорожных путей. Поздно сходить с рельсов.

И поэтому я изучаю белый уголок подушки, на которой ты лежишь, отсвет беды на дальней стене и каждую каплю, стекающую по капельнице. И пока у меня хватит терпения, ни одна из этих капель не станет последней для тебя. Пока я слежу за движением в прозрачной гибкой трубке, тебе не станет хуже. Не спрашивай, почему, я просто это знаю.

19 марта 2009

… Ресницы Дина чуть заметно дрогнули. Он явно приходил в себя. Сэм, сидящий у его койки, напряженно ждал. Наконец Дин медленно, будто это причиняло ему боль, открыл глаза. Потолок— стены—Сэмми. Все белое.
Побледневший Сэм не мог смотреть на искалеченного брата, но все же смотрел. Может, поезд пройдет по развилке?

У Дина были до того измученные и усталые глаза, что сердце младшего Винчестера сжалось от беспокойства.
— Не говори ничего, — предупредил он пострадавшего от общения с Аластаром брата.
Но Дин все же собрался с силами:
— Похоже, вечеринка удалась. Какая вечеринка без хорошей драки?
На Сэма волнами нахлынули облегчение, жалость и огромная черная, как доберман, злость, нисколько не уменьшившаяся от отмщения демону, вырвавшемуся из ловушки и потрепавшему Дина всласть.
— С Аластаром покончено, — коротко сообщил Сэм старшему брату.

Дин ничего не спросил, но в его глазах занозой засел вопрос, чего Сэм не мог вытерпеть. Сейчас брат не должен узнать, что он не просто изгнал Аластара, но и пытал его, пытал гораздо эффективнее Дина, а после, получив все, что хотел, убил, не прикоснувшись к демону и пальцем.
Брата надо было отвлечь. И Сэм сделал то, чего уж никак не собирался делать до конца жизни, настолько это казалось нелепым и попросту смешным.
— Обещай, что не будешь смеяться, — серьезно попросил он.
Дин осторожно кивнул лежащей на подушке головой и устало прикрыл глаза.

Сэм быстро снял куртку и закатал повыше левый рукав рубашки. Не самое время для нежностей, но выхода нет.
С трудом снова открыв глаза, Дин сфокусировался на повернутом к нему плече младшего брата. Ему понадобилось около минуты — перед глазами все плыло— чтобы прочитать вытатуированную на бицепсе надпись. 4 буквы, первая D, последняя N. Dean. У Сэма на плече красовалось его имя.
Сэм чувствовал себя глупо и с тревогой ждал реакции брата.

Наконец Дин произнес в своей шутливой манере, за которой обычно скрывал растроганность:
— Сэм, я обижен. Почему я узнаю об этом только сейчас и почему ты не добавил «Навсегда»? «Дин навсегда» смотрелось бы гораздо лучше.
— Я просто хотел, чтобы ты знал, — сказал тихо Сэм.
Дин хмыкнул.
— И именно поэтому ты не носишь маек и одеваешься за закрытой дверью, или когда я сплю, или в душе.
— Это напоминание для меня, — голос Сэма дрогнул.
Мнимая веселость Дина тут же улетучилась. Он понимал, но продолжал выспрашивать:
— Чтобы не забыть случайно имени собственного брата? И как же тебя угораздило, Сэм?
Младший Винчестер тоскливо молчал.

28 сентября, 2006

… В кармане измазанной кровью куртки у него лежит список, набросанный папой. Травы и предметы для какого-то тайного ритуала. Он не может оставаться в больнице, видите ли, а должен бегать по поручениям отца. А старший брат умирает в это время.

Сэм шел по запущенному кварталу незнакомого города, без особой цели читая вывески. Состояние Дина было критическим, и он даже не знал, выживет ли брат после катастрофы. Только не Дин, нет. Еще никогда брат не был так далеко от него, и это пугало. Не докричаться, не растормошить. Дин так и не узнает, насколько любим.

«Розовая лилия». На вывеске неоновый пунктир, сплетенный в символический лотос. Салон тату. Сэм остановился и, поняв, что нужно сделать, открыл не слишком чистую на вид дверь. Сейчас его не интересовало, стерилизируют ли здесь иглы и сколько сертификатов висит в покрытом пылью углу. Пусть его посадят на продавленный стул, и его локоть будет упираться в подушечку отвратительного розового цвета, а давно распрощавшийся с приличной работой мастер с трехдневной небритостью и век не стиранной майке с названием давно распавшейся рок-группы будет с ухмылкой называть его «пупсиком» и с пристрастием выспрашивать, как давно они с этим Дином встречаются. Сэм не будет объяснять, что не обязательно накалывать имена своих подружек, мамы или бенгальских тигров в прыжке. Не будет долго распинаться, что у него нет человека роднее собственного брата. Он сцепит зубы, и имя Дина навсегда впечатается в его кожу и никогда не сойдет. И боль будет упоением, таким упоением, что перестанет быть его болью. Все, что он может сделать ради Дина. Теперь брат всегда будет с ним.

19 марта 2009

— Обещай, что не будешь смеяться, — попросил на этот раз Дин, глядя на притихшего брата. Не слишком четко координируя движения, он обнажил свое правое плечо, облаченное в больничную белую футболку.
Сэм недоуменно глядел на татуировку, гласящую «Сэмми», и ощущал подозрительную влагу на глазах.
— Я вот тоже не удержался, — глаза Дина тоже утратили сухость. — Теперь ты тоже знаешь. Я просто не мог иначе.
— Но почему «Сэмми»? — поинтересовался Сэм.
— Потому что ты всегда будешь малолетним сопляком. И к тому же я сказал той девчонке с иглой наперевес, что это в честь моего коккер-спаниеля. «Сэмми, фас!» Звучит куда лучше, чем «Сэм, фас», не находишь? Я иногда мечтал о такой собаке, кстати.
Сэм усмехнулся уголком губ. Это был его Дин, не терпящий нежностей.
Брат словно забыл, что опутан проводами, пластырями и постельным режимом. Он оживленно нес всякую чушь, а Сэм просто слушал, не шелохнувшись, и грелся в лучах своего личного солнца, пробудившегося от зимней спячки. Солнце было не в меру говорливо.

— Ты бы видел ее прическу — голубые дреды! Живая реклама, ведь этот грязный салон назывался «Голубая пантера», и обшарпаннее местечка во всех штатах не сыскать, даже в Мэне. Мне там приглянулся рисунок одной шикарной красотки, но я тебя решил наколоть. Я же не Эми Уайнхаус…
Дин запнулся. Его лицо на секунду исказила боль, отнюдь не физическая. В палате было тихо, приборы у изголовья гудели ровно и довольно; свет, проникающий сквозь окно, постепенно истаивал в полумрак.
— А когда ты сделал эту глупую наколку? — внутренне замирая, спросил он.
— Когда ты умирал, — просто сказал Сэм, и в каждом звуке этого нехитрого предложения перекатывались отшлифованными камушками все мысли, терзающие его тогда.

— У дураков мысли сходятся, — уронил Дин странную, совсем не смешную фразу, и солнце на мгновение померкло, как и день за окном. Сэмми пришлось пережить все то же, что и ему… Видит бог, он не хотел для него такой участи. Не хотел, чтобы Сэм терял близких ему людей и узнал, каких температур достигает и как обугливается на углях смерти любовь.

Но в его глазах впервые за долгое время не было подозрения, и Сэм почувствовал себя нормальным. Впервые за долгое время. Остатки солнечного тепла еще лежали на его душе, как коврик собаки на полу большого настоящего дома. «Сэмми, апорт!». Глупый, глупый Дин. Зачем ему собака, если есть он? Но про команды Дин пусть забудет: он не дрессированный.

… На золотистой лужайке резвится коккер-спаниель, а мальчик с веснушками треплет его за холку. Эта картинка долю секунды задержалась на радужке глаз Дина, а потом навсегда сгинула в зеленых глубинах. Зачем ему собака? У него всегда будет Сэм… Зияющий в его сердце. Умирает ли он или нет. Умирает ли Сэм или нет.

Дин сделал тату в честь своего брата в самый обычный день, когда Сэма даже и не думал умирать или надсадно кашлять. И не показывал наколку, потому что слишком сокровенно. Просто он любил Сэма, как в последнюю, все секунды своей и его жизни. И был готов заплатить за эту любовь коккер-спаниелем и другими мечтами. Впрочем, он старался особенно не мечтать… Тостеру, исправно выдающему хорошо пропеченные и даже чуточку подгоревшие ломтики любви, ни к чему мечты.

@музыка: Placebo — Blind, Centrefolds

@настроение:

@темы: sad, Yeah, me too, fiction, WB

---

Раффлезия (wincest, angst)

Название: Раффлезия
Автор:Jana_J
Пейринг: Дин/Сэм
Рейтинг: R
Жанр: ангст
Таймлайн и спойлеры: 4.01
Дисклеймер: Крипке. А есть другие варианты?

Мой первый слэш-фик. Я разобрала для себя саму возможность слэша: как именно это возможно с психологической точки зрения? Индольный, то есть пахнущий сладкой смертью, спирающий дыхание эксперимент. В итоге Сэма пришлось сделать сексуальным шантажистом.))

читать фик

— Привет, Сэмми, — растерянно и глупо сказал Дин.
Как будто не случилось четырех месяцев ада, как будто не прошло четырех одиноких месяцев Сэма. Будто бы они расстались вчера. Но уловка не сработала, и долгая разлука не спрессовалась в одну крошечную таблетку, которую можно запить глотком встречи, и все будет в порядке.

При виде Сэма у Дина вновь возникла то резкое, как отдача при выстреле, ощущение любви, невозможной без облегчения и вины. Хотя к нему привыкаешь, оно все равно отдается в кончиках пальцев. Но сейчас к знакомому спектру добавилось скольжение в пропасть, проложенную между ними испытаниями. И эта пропасть не сократилась даже тогда, когда Сэм наконец поверил, что Дин вернулся, и крепко его обнял, задыхаясь и вздрагивая всем телом, и Дину захотелось не отпускать его до тех пор, пока брат не успокоится. Хотя нет — ему вообще не хотелось его отпускать, но Дин был вынужден разорвать объятие, как всегда укрощая свои чувства. Положив руку ему на плечо, он вгляделся в лицо брата и увидел все: боль, ожесточение, тревогу и безудержную отчаянную радость, что глубоко таилась в голодных блестящих глазах Сэма, под которыми залегли тени бессонных ночей и долгих раздумий. Ладонь Сэма тоже касалась его плеча и прожигала ткань рубашки Дина своим жаром. Дин еще не успел настроиться на волну Сэма, но чутко отреагировал на это изменение. Еще никогда руки Сэма не были так требовательны, никогда за те считанные разы, когда они сжимали друг друга в объятиях или когда Сэму приходилось тащить Дина на себе или Дину поддерживать Сэма во время очередной передряги. Считанные разы не потому, что передряги случались недостаточно часто или поводов для объятий после края смерти было до обидного мало. Просто Дин не любил показывать свои чувства, он считал, что так безопаснее и надежнее. Они сосущестовали на такой короткой ноге, в настолько тесной машине, что дистанция такого рода оказывалась совсем не лишней. Зато прямо в этот момент дистанция обещала стать пробоиной.

Сэм был настолько близко, что все остальное могло не иметь значение, но все же имело, потому что Сэм одновременно находился так далеко от него, что Дин мог идти за ним годами и все же не найти его в угрожающей ночи, где потерялся его младший брат после того, как Дин исчез с лица земли и Сэму пришлось выживать в одиночку. Дин оставил его одного, и в данный момент за эту вынужденную вольность приходилось платить отчуждением, которое опутывало Дина веревкой вины.

Ответственность не давала ему последовательно разобраться во всей этой безнадежности. А может, попросту страх действительно обнаружить все не так, как раньше? Срочно требовалось выяснить, кто и зачем выволок его из ада. Именно с этим вопросом он накинулся на Сэма, безумно боясь за него, и в то же время негодуя на себя за то, что он делает все не так, как надо. Если Сэм действительно отдал свою душу за старшего брата, то это подкосит вернувшегося Дина окончательно. Плевать на собственную душу, одни от нее неприятности, но душа Сэма неприкосновенна. Он лучше еще раз, да хоть тысячу для надежности умрет, лишь бы знать наверняка, что с Сэмом все будет хорошо. Но поэтому ли он кричит на Сэма и не дает себе передышки? Все что угодно, лишь бы не оставаться наедине с Сэмом и не знать, что говорить и делать, как исправлять то, что разрушено. Сегодня не выйдет таким привычным, как вчера, потому что вчера они были порознь. Много-много таких бесконечных «вчера», которые незаметно все изменили.

Сэм тоже на взводе. Он попросил прощения (за что, за что, Сэмми?), и его голос, такой раздраженный своими неудачами, вдруг сделался виноватым и тихим:
— Прости, что не смог тебя спасти…Мне жаль.
И Дин пришел в норму, относительную норму, и смягчился настолько, что боль за Сэма в его ответе казалась почти расплавленной:
— Не надо извиняться, Сэмми. Я тебе верю…
Что же ты пережил, пока меня не было, Сэмми? Тебе я могу поверить, а верю ли я себе? Верю ли я этому противному подозрению, что все пошло под откос?

Дин не знал и поэтому с головой нырнул в дело, не говоря с Сэмом ни о чем, кроме этого дела о любителе выводить грешников из ада под белы рученьки, обходя собственно вопросы про ад стороной. Потому что когда он думал об аде, то натыкался на обманчивую пустоту, которая в любой миг могла взорваться жуткими воспоминаниями. И все же Дин не мог удержаться от того, чтобы просто смотреть на Сэма, слаженно действовать вместе с ним по старинке и прокручивать в голове утверждение, что все будет как раньше. А это уже новая заморочка, которая рискует стать привычкой. Дин, ты же знаешь, что ничего не будет как раньше. Дин видел новые повадки Сэма, за обманчивой смирностью которых крылась ловкость хищника, и кожей ощущал его напор, какую-то лихорадочную уверенность. Сэм изменился. Но и он сам не остался прежним. Из зеркала на него смотрел другой Дин. И этот другой Дин пережил ад, который забылся, но все же напоминал о себе, как напоминают о родственниках открытки на Рождество. Ты можешь никогда не получать этих бессмысленных поздравительных открыток, но ты обязательно знаешь об этой традиции.

Дин не стал брать с собой Сэма на встречу с таинственной сущностью, которая развлекалась вышвыриванием душ на грешную землю. И почему он так норовил сбежать от него и не впутывать его в свои дела? Только потому, что невероятно хотел не спускать с него глаз, убеждаясь, что Сэм в порядке, и значит, с ним самим тоже порядок. Пусть Сэм будет свободен, успел уже приучиться к самостоятельности, сказал Дин сам себе. Не надо слишком на него напирать и таскать за собой. Я разберусь сам, вместе с Бобби. И разобрался, что его спасителем стал ангел Кастиэл.

Вот и решены все важные дела, кроме одного. Самого последнего. Самого тяжелого. Что же у них теперь с Сэмом? Изгладятся ли эти четыре месяца утюгом прежней охотничьей жизни? Но она не прежняя, раз его спасли ангелы и впереди страшные битвы. И сами Винчестеры тоже не прежние.

Обо всем этом Дин и думал бессонной ночью. Разговор с Сэмом по душам не клеился. Тайны за спиною у каждого, не подлежащие разглашению, мешали двигаться в привычном направлении. Веревка, из которой не выпутаться.
Сначала Дин пытался завести обычный треп. Но Сэм не поддерживал его жалких попыток. Он смотрел злым и одновременно виноватым взглядом, под которым Дин тушевался.

В конце концов, оставив позади три попытки пошутить, причем две из них были посвящены той девчонке, которую пришлось спровадить из номера, Дин прямо спросил, судорожно сглотнув опасения:
— И как же ты жил эти четыре месяца, Сэм?
И тут же добавил:
— Если не хочешь, можешь не отвечать.
— Не скажу, что легко. Совсем не легко. Ты умер, и все стало другим, — с задумчивым нажимом на слове «умер» проговорил Сэм, сцепив пальцы рук над коленями с каменной твердостью.
Дин бросил быстрый взгляд на брата, не зная, что ответить, потому что он был так виноват перед Сэмом, что все слова звучали бы фальшиво и напрасно. Он же его бросил. Не имел права, но бросил.
— Я… Я не хотел, чтобы так вышло, — в конце концов выволок он из себя наружу несколько связных звуков.
— Знаю, — тут же ответил Сэм. — Не вини себя. Это я не смог сделать то, что обещал. Я видел, Дин, я видел твою смерть и не смог ничего сделать.
И без перехода, тем же тоном, каким он обычно говорил о проверенной тысячу раз информации, прибавил:
— Мне было плохо без тебя.

Дин заставил себя посмотреть на брата, боясь увидеть на его лице нечто, что окончательно вобъет в промерзшую землю внутри него последний колышек, окончательно укрепляя вольготно раскинутую палатку ненависти к себе.

Глаза Сэма оказались полны грустью оставленного под дождем ребенка. И этот ребенок страстно чего-то желал. Чего еще он мог желать, если старший брат и так не собирался никуда уходить? Палатка жалобно затрепетала на ветру. Он сделает все, чтобы загладить свою вину перед Сэмом.

— Сэм… если бы ты знал, как я корю себя. Я хотел спастись, но у меня не было другого выбора, — начал зачем-то оправдываться он. Может, глаза Сэма желали понять? Понять, что Дин чувствует сейчас, вернувшись к нему из ада? И что чувствовал Дин, когда его тело рвали адские псы?
— Дин… — осторожно перебили его. — Я знаю, как тебе больно говорить об этом. Не надо. Поверь, я знаю, что ты хочешь сказать. Мы снова вместе, понимаешь? Теперь все пойдет как надо.

Дин снова кинул незаметный взгляд на брата, почему-то он не мог посмотреть на него прямо, будто боялся не узнать.
Больше ему было нечего сказать, по крайней мере сейчас, и они сидели не шевелясь долго-долго, а может, всего минуту, пока мотель окончательно не обволокла ночь.

Спать. Лечь спать. Только бы уснуть. Но кто сказал, что наши желания исполняются? Кажется, так в прошлой жизни Дина говорил демон с перекрестка…
Бездна сна не желала забирать Дина. Он уже барахтался в другой бездне — непонимания. Они же провели так много времени вместе, почему же они не могут нащупать друг друга в темноте, которая охватила их разлукой…

… Руки Сэма охватили его запястья, вскинули и будто приковали к кровати нагретым камнем пальцев по обе стороны подушки Дина. Что же ты делаешь, Сэмми?

Сэм, с бесшумной легкостью запрыгнув на кровать брата, наклонился над прижатым к простыне так низко, что длинная челка касалась лба Дина, и прошептал срывающимся и не терпящим отказа голосом, которого Дин не знал до этого безумного мига, хотя изучил в совершенстве все колебания голосовых связок Сэма:
—Я скучал по тебе… Ты не представляешь, как я скучал. Ночами я сходил с ума… Потерять тебя невыносимо.
Дин в самом деле не представлял, как могло случиться, что Сэм застал его врасплох. Кажется, он все-таки задремал. Только что он слушал постоянно сбивающееся с ритма дыхание Сэма как лучший альбом Лед Зеппелин, а сейчас это дыхание расположилось в слишком опасности близости. Опасной для кого? Для него, для Сэма, для них обоих?
Попытка вывернуть запястья из сильных пальцев Сэма не принесла успеха. А может, он недостаточно усердно старался? Сэм почувствовал нерешительность Дина и наклонился еще ниже к нему. Дин вздрогнул, но не смог отодвинуться. Или не захотел? Может, в его аду было так холодно, что только Сэм может согреть жилые помещения? Дрожа, в точности как сегодня утром, Сэм медленно прикоснулся горячими губами к щеке Дина и с жадной нежностью провел прямую линию слева направо через его рот. И вот тогда Дин действительно испугался. Себя и своих проснувшихся ощущений.

Он вырвался, скинул Сэма на пол и неосознанно придавил его к вытертому покрытию в той же позе, в какой несколько секунд назад пребывал сам нападающий.
— Не надо, Сэм, — попросил он брата почти нормальным голосом.— Не надо.
Но Сэм не слушал. В темноте, все же недостаточно полной, Дин различал желание в молоке влажных белков его глаз. Лучше бы Дину никогда не знать, какое, потому что оно было заразно, как краснуха, которую в 12 лет как-то подцепил Сэм и перенес на Дина.
— Почему? — тем же незнакомым шепотом спросил он, и Дин на какое-то мгновение забыл: и в самом деле, почему? Они станут ближе, вот и все. Он любит Сэма, он всегда его любил. Но не так же, черт возьми. Совсем не так, как сейчас предлагал ему Сэм. Или он не предлагал, а требовал?
— Это неправильно, так нельзя. Это запрещено, — сказал Дин со всей возможной уверенностью. Полной уверенности, что это лишь дурной сон, у него не было.
— В жизни много неправильных вещей, Дин, — прошептал Сэм с не понравившейся старшему Винчестеру опытностью. — Но иногда они нужны. Ведь я тебе еще нужен? Ты меня любишь?
Желание Дина никогда не отпускать Сэма могло осуществиться.
— Да, да, — выдохнул он в ухо Сэму, казня себя за эту недопустимую вольность. — Ты же знаешь — да.
— Но ты никогда этого не говорил прямо, — продолжил Сэм, не стремясь освободиться из хватки Дина. — Но мне и не надо этого. Просто докажи. Я готов доказать свою любовь.

Дин смотрел в бесстыдные глаза собственного брата и не узнавал ни себя, ни его. Это какой-то чужой сон, по совпадению похожий на его собственный эротический кошмар. Внутри у него сейчас все пылало, как от доброй порции виски, все рвалось к Сэму, и он боялся, что не сможет себя сдержать, потому что Сэм внезапно задел в нем ту струну, которую он тщательно в себе обрывал. Его желание быть с Сэмом — насколько оно глубоко? Да признайся же себе наконец. Твоя любовь всегда была ненормальной. Никто больше в целом мире не любит Сэма так, как ты. Ради него ты готов на что угодно. И даже на это, Дин? Потому что этого хочет он? Или потому, что ты этого хочешь? Признайся: ты этого хочешь. Иначе почему ты целую жизнь боялся лишний раз к нему прикоснуться, просто прикоснуться? Конечно, только потому, что ты не любишь сантименты, как же иначе? Другое «иначе» ты никогда не озвучишь даже сам себе.

Раньше Дин бы влепил Сэму в челюсть, вздумай тот желать таких невозможных вещей от него, обозвал бы смачно сцукой и ушел пить стакан за стаканом, стопку за стопкой, отражающиеся в зеркале бара, до утра, чтобы потом вернуться и никогда больше не вспоминать об инциденте. А сейчас у него за спиной горел ад, и ему было холодно, как никогда. А Сэм был здесь, теплый, и эта теплота уже разлилась и в нем. Дин не мог хлопнуть дверью и оставить брата, нужно повторять себе — брата — сейчас одного, потому что он уже уходил. Всего лишь на пару месяцев. И за эти месяцы с Сэмом что-то случилось.
Кому нужны невозможные вещи, если они хоть иногда не становятся возможными?

— Докажи, что ты меня любишь, — требовательно повторил его личный змей-искуситель и потянулся губами ко рту Дина.
— Я не могу, Сэм. Потом мы будем ненавидеть себя за это, — кричали в Дине остатки твердого благоразумия, на поверку оказавшиеся почти невнятным шепотом.

Рот Сэма искривился в болезненной усмешке, и он откинул голову на пол, прожигая Дина обиженными глазами.
— Пожалуйста. Ты ведь мой…?— спросил Сэм так тихо, что тот был вынужден наклониться еще ниже, чтобы его расслышать.
Сэм воспользовался шансом и припал повернутым набок лицом к щеке Дина так, что он чувствовал легчайшее движение ресниц по своей коже. Или ресницы, или сам Сэм действовали на него крайне нездорово, в точности как небольшая стайка весело порхающих в купальниках «Мисс Вселенных».
— Ну пожалуйста.
И затем — быстро, захлебываясь — он выпалил:
— Я чувствую, как ты пахнешь адом и демонами. Это как сладковатый запах раффлезии. Позволь мне снять с тебя этот запах. Позволь мне помочь.

Раффлезия. Сэму 12, у него и 16-летнего Дина краснуха, по телевизору идет викторина. «Самый большой цветок в мире», — загадывает ведущая, и воцаряется эфирная тишина. «Раффлезия», — провозглашает улыбчиво она ответ. На экране большая фотография: нечто отвратительно огромное с пятнистыми плотными листьями, похожими на падаль и, очевидно, пахнущими соответственно. Дин старше, и хуже переносит противную детскую болезнь. Сэм в кои-то веки раз подкалывает его: «Ты очень похож на раффлезию. В такую же крапинку и такой же красный». Он страдальчески морщится и вместо того, чтобы дать нахалу по шее, просит: «Почеши мне руку, ужасно чешется. Понимаешь, я сказал папе, что не буду чесаться. Ну а о тебе уговора не было». Сэм чешет ему руку, покрытую сыпью. И от этого прикосновения становится легче. А станет ли легче сейчас? И будет ли все так невинно?

Чутье говорило, что если сейчас он оттолкнет Сэма, то потеряет его навсегда. А навсегда — это очень-очень долго.
Все же что-то стало с ним в аду, чего он не помнит, но переживает до сих пор. Иначе с чего бы вдруг он позабыл все, о чем никогда не забывал, и не помнил больше ничего, кроме того, что Сэм находится ближе, чем одна секунда, и ждет его, закусывая губы до крови, нетерпеливо ерзая под ним в истоме лихорадки. Они больны. Они оба больны.

Дин решительно зажмурился и не глядя впился в рот Сэма поцелуем. Так, будто уже сотни раз делал так и не боялся ошибиться. Руль выпущен, и тормоза оставлены в покое. Пусть он будет гореть или коченеть за это в аду. Снова. Он обхватил ладонями единственно важное лицо, и упал бы, потеряв опору, но Сэм уже держал его, вцепившись уверенными пальцами в его ребра, и перекатился наверх, не отрывая губ, которые иссушали соленой решимостью… Как много Дин не знал о своем брате… Но у него был шанс узнать это прямо сейчас. Дин уже не осознавал, что делает, он просто отдался тем чувствам к Сэму, которые рвались наружу из постоянно закрытого багажника его души. Он запрокинул голову Сэма назад, запустив пальцы в его длинные волосы и спускаясь непослушными губами вниз по горлу, и пульс уже не сонной артерии Сэма громко шумел в его голове. Как много он не знал о себе. Например, он не знал, что так сильно скучал по брату.

Сэм рывком посадил Дина и сел сам, быстро потянулся к футболке Дина и неловко начал стаскивать ее. Дин помог ему, накрыв его кисти своими и тяня все вверх. Снять запах ада. Едва футболка оказалась где-то в темноте, Сэм накинулся на девственно чистое тело Дина. Ни шрамов. Ни порезов. Ничего. Ровная кожа, чуть светящаяся в полумраке. Сэм исследовал ее губами и дрожащими пальцами, будто рисуя на этой коже карту своего персонального маршрута наподобие тех, которые он прочерчивал на настоящих дорожных картах, расположив их на Импале. Теперь Дин действительно принадлежал только ему. Как же он всегда любил, обожал, боготворил Дина, когда не ругал его про себя на все корки. Хотя кому он врет? Даже тогда Сэм не мог на него долго злиться. Терпел все его подколки и мечтал о том, что однажды Дин прекратит ерничать и поймет, как же сильно Сэм его любит. Он заберет его боль и забудет о своей. Теперь они сидели как тогда, когда говорили друг с другом с помощью спиритической доски в больнице, вот только их больше ничего не разделяло, и в словах тоже не было нужды. Ладонь Дина скользила по обнаженному торсу Сэма, осторожно касаясь многочисленных шрамов и зарубцевавшихся ран, будто заучивая их на память. Так пугающей Дина пропасти больше нет. Он повернул Сэма спиной к себе и скрестил ноги на его пояснице, а потом ласково целовал каждый позвонок, ища наощупь место, где нож Джейка вонзился в спину его Сэма.

Бесконечное конечное падение все длилось. Раньше Дин считал, что любить так же просто, как и дышать. По крайней мере, любить Сэма было для него всегда так же просто, как дышать. Но, выбравшись из могилы, он научился дышать заново. И любить Сэма теперь он тоже учился заново. Учащенное дыхание. Касающаяся любовь. Больше не о чем было жалеть. Больше не было табу. Пусть завтра их ждут ангельские разборки и они не смогут поднять друг на друга глаза от стыда. Но главное — больше нет расстояния, теперь они держат друг друга так крепко, что ничто не сможет их разлучить.

…Он уснули там же, на жестком полу. Завтра казалось не страшным, если было такое общее сегодня.
Дин не помнил, когда просыпался так рано, возможно, потому, что он привык спать один, а сейчас его по-хозяйски обнимала чья-то рука. И ему понадобилось меньше времени, чем всадить пулю в оборотня, прежде чем он понял, чья эта рука. Сэм спал с умиротворенным лицом, его наконец не мучили кошмары. Растрепанные пальцами Дина волосы, чуть припухшие губы, голые плечи. Которые вчера он неистово гладил…

Дин осторожно высвободился и встал, не тревожа спящего. Лихорадочно оделся. Подошел к накрытому по пояс простыней Сэму. Он с ужасом смотрел на свой смертный грех, пока наконец не понял все до конца. Пока наконец дворники его мозгов, напрочь отказавшие вчера, наконец заработали, показывая все как есть, без мороси запретных чувств. Что же я наделал? Что же я натворил, Сэмми? Он получил доступ только к телу Сэма, а не к его мыслям, не к его душе… И в утреннем правдивом свете Сэм выглядел все таким же загадочным и непонятным. Не только как вчера. Как и сегодня. Они все-таки не стали близки по-настоящему, как надеялся Дин, делая то, за что сейчас ему было тошно и сладко. Сегодня утром, смотря на брата, которого в жаркой темноте он за шаг до падения звал совсем незнакомым ему самому шепотом: «Сэм. Сэм. Сэмми», он понял две вещи. Во-первых, такая ночь, как эта, больше никогда не повторится. Ни за что. Во-вторых, как и сказал Сэм, ад пах раффлезией. Дин отчетливо ощущал в этом утре запах сладковатого распада… Запах, который он будет чувствовать каждый день.
Сэм прошептал в точности как ночью: «Дин. Дин. Дин» и перевернулся на другой бок.
Дин, ты же знал, что ничего не будет так, как раньше…

@музыка: Placebo, альбом "Meds"

@настроение:

@темы: sad, fiction, season 4, wincest