4.22 Lucifer Rising / Пробуждение Люцифера
4.22 Lucifer Rising / Пробуждение Люцифера
Какие ангелы и демоны?
Какие небеса и ад?
Вы нам покажите
Слезы и стоны,
Вы нам покажите
Наших ребят.
Какие небеса и ад?
Вы нам покажите
Слезы и стоны,
Вы нам покажите
Наших ребят.
Финальный эпизод затемняется белым цветом воскрешения зла всея земли, то есть Люцифера. Рядышком примостились братья Винчестеры. Куда же без них? Нет, без этих соратников не обойтись ни ангелам, ни демонам, в то время как на безжалостном фоне всех этих эпохальных событий рушится семья. Два брата. Одна семья. И как им выстоять перед всеми невзгодами? Держаться вместе, пусть это «вместе» звучит нынче как «порознь». Интересы, чаяния и интриги светового масштаба против личной трагедии семьи Винчестеров. Апокалипсис как радикальный пятновыводитель теряет свою истребительную силу перед болью пусть спровоцированной, но настоящей. Человеческая боль Сэма Винчестера, Дина Винчестера и пары-тройки миллионов впечатленных зрителей.
Наводя резкость, мы наконец добиваемся запоздавшей правды.
В разлуке грустит Сэм, намеревающийся вместе с Руби выжать информацию из ворующей младенцев для Лилит демона и остановить наконец Апокалипсис. Любыми средствами, пусть и содержащими серу и красные кровяные тельца. Дойти наконец до упора, до конца и опустить бессильно руки, обагренные кровью. Поставить точку.
Грустит Дин, опустошенный манкированием Сэма. Он теперь как ваза, в которой больше нет конфет. «Конфеты были для Сэма, который никогда не любил сладкое», — методично скалывает края своей вазы Дин, не ощущая, как острая кромка режет его сердце и вниз сбегают кровавые ручейки прозрения. Дин лишает себя иллюзий, а значит, надежд. Правда топит Дина саднящей рукой. Закрыв сердце, он открыл разум и посмотрел с его высоты удивленно и с недоумением на всю свою коллекцию ваз, которые он дарил своей семье. Много ваз… Запыленные и невыносимо сверкающие, полные его заботой и терпением, его отчаянными попытками сохранить семью. Конфеты, суровые нитки, которыми так удобно латать раны, подзатыльники, послушные обещания — чего только он не пускал в ход…. И неужели все напрасно? А не напрасны ли сейчас его злость и гнев, которые заперты в его сердце сейчас вместе с отчаянной, обманутой любовью? Но нельзя раскисать. Надо достать суровые нитки и латать, латать, латать, истирая пальцы до крови… Помириться с Сэмми, убить Руби, выполнить ангельский приказ. А прямо сейчас — успокоить Бобби. Да знает он, что такое семья, пусть Бобби не брызжет слюной. И знает, что всегда не выдерживает и звонит первым. А еще он знает, что устал, и только долг и дурацкая привычка выполнять обещания держат его на плаву, не позволяя саднящей руке правды утопить его окончательно.
Грустит Кастиэл при депортации Дина в гримерку а-ля зимний дворец в версальском стиле. Тут к услугам Дина шведский стол из любимых блюд и такие приятные собеседники, как виноватый Кастиэл и усиленно бодрящий новоявленную звезду Захария. Но и ангелы регулярно оставляют Дина изучать демоноборческую живопись в гримерке, которую покинуть добровольно не представляется возможным. Дин со своей блистательной уверенностью дикаря попытался проломить себе выход изящной скульптурой, но потерпел решительный крах. Зато время в томительных попытках связаться с Сэмом прошло не скучно. И все благодаря ангелам. Дин мимоходом разбил статуэтку ангела, узнал об ангельских планах не предотвращать, а устроить апокалипсис, наорал на всех имеющихся в распоряжении ангелов, а Кастиэла так и вообще уговорил вызволить его из шикарного зала ожидания. Потом — к Чаку за информацией, потом — к Сэму, пока Кас удерживает архангела. Единственное, чего не успел сделать Дин — так это съесть хоть один бургер. Ангельский, между прочим. Вот только голосовое сообщение, которое Дин отправил Сэму, тоже загадочным образом стало ангельским. Если ангелы умеют ругаться. А они, наверное, умеют…
Сэм в это время сомневается в избранности пути и пытает демона в теле акушерки. Ему нужно узнать, где появится Лилит. Ее зовут Синди, эту акушерку. Лучше бы он никогда не знал это имя и не слышал воплей из багажника, когда демон временно освободил тело, желая помучить и Сэма в свою очередь. Ни девушку, ни демона нельзя пока убить, ведь ему нужна кровь, чтобы прикончить Лилит сегодня в полночь в монастыре… Но почему ему так паршиво и все чаще вспоминаются слова Дина? И он долго не решается прослушать сообщение Дина. Сэм как на эшафоте. Это сообщение выбивает у него опору из-под ног. Дин ненавидит его. О, пусть все это закончится побыстрее. Сегодня в полночь, и будь что будет. Он пойдет по следам Азазеля, который устроил здесь ради аудиенции с Люцифером в 1972 варфоломеевскую ночь для монахинь. Он избран.
Наконец Сэм здесь и видит лишь ее, красивую блондинку в белом платье. Лилит. Как ему плохо. Черт, как ему плохо. Но одновременно и хорошо до умопомрачения. Ему мерещится голос Дина. «Сэм, Сэмми». Вот что бы он хотел запомнить из 4 последних лет своей жизни. Только этот голос, который он слышал каждый раз, когда рядом была бездна. Но нельзя отвлекаться. Лилит заводит его, издевается, и он не будет терпеть. Сегодня он может все и даже больше. Потому что завтра не будет ничего, ради чего ему стоило бы жить. Умри, Лилит. Чернота заволакивает глаза Сэма, когда Лилит корчится в конвульсиях.
Лилит мертва, но печать пала! В поисках ответа Сэм обращается к верной, покладистой Руби. Но что с ней? Она восторженна, возбуждена, счастлива, в то время как он выжат до дна и растерян. Так это и была ее великая гуманная цель… освободить Люцифера его руками… Сэму противна ее благодарность. Ему вообще все это противно. Вот какой выбор он делал раз за разом. Выбор зла.
И тут врывается невероятный Дин, перед носом которого Руби захлопнула двери, чтобы он не помешал Сэму разобраться с Лилит. Попросту захлопнула. Попросту телекинезом. И Дин опоздал. Но напоследок он вонзил в Руби кинжал, пока Сэм придерживал ее за белы рученьки. И их объединила эта совместная месть. Сэм сказал покаянно: «Прости». Правда тоже сближает. Сэм признал этим, что был неправ. Дин же сказал: «Уходим», потому что Лицифер уже зевнул из своих недр. Но Сэм медлит… Дин вцепился в него, чтобы утащить прочь, а Сэм вцепился в Дина, чтобы удержать…
В результате они остаются на месте. Они ждут Люцифера… Вместе, чтобы это не значило. Два брата, которые устроили один Апокалипсис…
ДОПОЛНЕНИЯ:
4.11 Размышления по спойлерам и канонизация Дина
4.11 Размышления по спойлерам и канонизация Дина
Итак, Дин и компания (Сэм, Импала и адские воспоминания) застревают в атмосфере вырождения, смахивающей на кровожадный вариант «Детей подземелья» Короленко. Сезон охоты продолжается, потому что для Сэма это вторая натура, для Дина – тур искупления. И вот эти методы отражают его смятенную душу как никогда ранее. Дин, потому что он Дин, не видевший в жизни ничего, кроме охоты на всех фронтах, полагает, что продолжение миссии истребителя хоть как-то его реабилитирует. И как занятие, требующее концентрации, а следовательно, устранения лишних мыслей, охота остается его любимой арт-терапией. После всех грандиозных событий, когда Дину показали его апокалиптическую важность на буквах, пальцах и прочими способами, Дин борется в отдельно взятом подвале за свет и мир. Это он. С его незамысловатыми решениями и тенью вины за несовершенство мира и себя в том числе.
Обычный человек, который 30 лет продержался в Аду чистеньким. в смысле, чистыми костями, без мяса и кожи. Что это, если не героический подвиг? Выдержки на 30 лет хватило, настоялся Дин, как хорошее вино. А потом бутылка треснула. Не потому, что стекло плохое. А потому, что лупили по нему нещадно. И вино бессильно расплескалось по адским мостовым. Ой, что-то я увлеклась...
Душа у Дина широкая, распластанная сталью холодного проката. На его долю выпало много испытаний. Может, он упал, чтобы не сломаться. Он принижает себя, чтобы сохранить человеческое «Я». Больше чем обычно ( я лишь вечно спящий на посту сторож), чувствуя себя неугодным вообще, фактически нечистым. Никто в Аду не причинял ему больше боли, чем он сам. На то он и вернулся, подобно Лазарю, чтобы оплакивать свои грехи, отказываясь от любимых гамбургеров. Но упаднические настроения закаляют в каком-то смысле. Дин переживает плохое, а значит, изживает его из себя. Такова цена. Дин хотел бы забыть, как самозабвенно он себя чувствовал в ипостаси палача. Но он помнит. Хорошо это или не одобряется ассоциацией стоматологов. И он помнит это, не делая себе скидок на место и ситуацию.
Кто-нибудь, причислите его к рангу святых.
Я знаю, есть мнения, что Дин должен был отвечать за свои слова, отправляясь в Ад, и не раскисать после, когда все описания демонов об Аде как очень интенсивном гриле не дотягивали до истины. А кто бы выдержал Ад с лучезарной улыбкой? Дин — человек, проявляющий чудеса самоотверженности и мужества, но всему есть предел. Только роботы ничего не боятся. Только вымышленные, как моряк Папай, герои едят шпинат.
У нас есть житие Дина, исправленное и дополненное. Список его мучений ежесекундно расширяется. Его юмористический стоицизм не имеет аналогов. Да, Дин грешник, но разве это ли не материал, из которого делают бесценные алмазы?
Кто-нибудь, причислите его к рангу святых.
4.11 Финальная сцена "Дин в аду"
4.11 Финальная сцена "Дин в аду"
Мое впечатление от финального фрагмента. Он короткий и обесточенный, выжатый энергетически. Это сильная сцена, и никакого повтора в ней я не нашла, потому что это — продолжение иллюстрации, как Дин медленно и с огромными усилиями отворачивают валун у себя на груди, чтобы Сэма хоть одним глазком заглянул в пещеру его обожженного сердца, не надеясь, впрочем, что в этой темноте можно разобрать хоть какие-то очертания, беспощадно обугленные Адом.
Дин наступательно угрюм. Он качает головой. Все не так. Все, что он делает, не так, и к чему это отрицать. Темная усталость пылесосом вытягивает из него всю радость и былую смешливую легкость, которой он оборонялся так естественно. Усталость не от очередного раунда охоты. Это ведь пустой проигрыш темы. Такой же, как его душа, инертно кипящая воспоминаниями, которые обнажат пустоту, когда выдохнутся серные пары.
Дин оборонительно угрюм. Он не защищается теперь словами, теперь он бросает их первобытно обточенным бумерангом. Первобытным, потому что стары и вечны деяния, о которых он собирается поведать. О чудовищном экстазе при виде чужих мучений. О своих мучениях от столь порочного удовольствия, вечного и старого, как и сам Ад. Такие деяния жгут Дина медленным, но верным ядом. Воспоминания раскраивают его череп, как он раскраивал плоть своих жертв. Мимическими вспышками проступает ужас на его лице, когда он обличает себя. Говорит решительно выталкивающе, озаряемый изнутри этим адским огнем. Дину стыдно за свои деяния и стыдно оправдывать себя. Он опускает голову вниз, пряча странную ледяную неподвижность глаз, которые видели другой мир, сплошь из боли, жары и ожогов. И когда вскидывает взгляд вновь, то смысла в его глазах все еще нет.
А Сэм откровенно не знает, как подступиться к этому пудовому Дину, который недрогнувшим, в отличие от складок рта, голосом признается в вещах ужасно понятных, но все же непостижимых. Сэм молчит. Сэм смотрит на Дина, как ощутимо закатывается его когда-то кипучая, несмотря на все, тяга к жизни, и ему нечего сказать. Если бы он только знал, что надо сделать, что помочь брату, не ранив его при этом еще больнее.
4.11 Again
4.11 Again
При повторном просмотре эта серия раскрывается на стыке потустороннего и низменной реальности, когда все привычное, что давало уверенность, теряет свою стабильную силу. Круг соли, который доложен защищать от зла, просто рассыпанная соль, которая не укроет ни от чего. Стихийный беспорядок. Потому что затаенное зло, взрощенное человеком, невосприимчиво к испытанным методам, а создает свои вопиющие ритуалы.
Эта амитивилльская атмосфера и адреналиновые перемещения насыщены нереальностью и в то же время крадущейся очевидностью происходящего. Это не психоз насилия, а раздел территории на повседневный ужас пребывания Дина в Аду и ужас повседневности, творящей монстров за закрытыми дверями, и почти ничто не в силах затем изгнать их оттуда.
Сдержанные тона мира заполоняют простенки действия. Колючая трава, мост признаний, грязь проселочных дорог, запрокинутые лужи и сетка на двери… Мира, который обречен беспомощно взирать на все свершаемое в нем. Почти как Сэм взирает на кающегося Дина. Семья лишается дядушки Теда, но не надежды на лучшее. По отношению к Дину надежда более жестока. Она обходит его стороной, уступая место подземным воспоминаниям.
4.12 Short version
4.12 Short version
Фокусы…. Рукотворные чудеса, которые заставляют угрюмого с недавних пор скептика Дина радоваться с видом неискушенного дитяти, а Сэма, готового с утра поверить в 5 невозможных вещей, например, ангелов, упорно искать подвох.
Серия начинается с возрастного кризиса отжившего свое фокусника, которого вытесняют молодые накрашенные конкуренты. Социальный ключ старости бьет горькой водой забвения. Три товарища обречены уйти со сцены, но тут-то и начинаются фокусы. Смертельные и… прекрасные. Запланированный как последний в творческой карьере да и жизни вообще, особо сложный номер внезапно удается Джею. Отливающиеся красным ножи вонзаются не в него, а в тело дурно воспитанного мага очень средней и нечистой руки. Но Джей не подозревает о том, что изумительная легкость мастерства теперь базируется на черной магии Гримуара, который использует его друг Чарли. С помощью этой книги Чарли расправляется с обидчиками Джея, делая их мишенью с помощью карт Таро.
И когда Винчестеры врываются в номер старого фокусника, потрясая пистолетами и обвинениями в сознательном наведении смерти, Джею предстоит сделать сложный выбор. Присоединиться к своему помолодевшему другу или остановить его навеки. И то, что правильно, не всегда греет сердце. Джейк теряет во имя справедливости дружбу и шанс на бессмертие. Оставив на стойке свою излюбленную колоду карт, Джей уходит в воспоминания, которые разбрызганы по его номеру старыми афишами, правый и одинокий. И своим обреченным примером фокусник дает Сэму повод поддаться своей темной стороне, к которой с кроткой настойчивостью взывает Руби, дабы обрести наконец силу, что свергнет Лилит.
Ох и влетит же за эти фокусы юному Анакину Скайуокеру от Дина…
4.16 Сцена пытки
4.16 Сцена пытки
Сделана с той тщательностью, из-за которой в сознании все плывет, настолько нереальной кажется ситуация. Аластер распевает на железной звезде что-то вроде «нам не страшен серый волк». Дин медленно катит тележку, нагруженную полезным инструментарием. И вот эти две раскадровки соединяются в одну: Дин будет пытать Алистера. Так же тщательно и ровно, как он сложил снятую куртку. Ад научил Дина не раскидываться. А ведь Дин никогда не был образцом аккуратности. Грязные носки в раковине, так волнующие Сэма, груда оберток на заднем сиденье Импалы и катастрофический беспорядок в ее багажнике в «счастливой» иллюзии, сотканной Джином. Но оружие в реальном багажнике содержится безупречно. Потому что это — для работы. Такой же педантизм Дин обнаруживает, исполняя ритуал пытки. Он абстрагируется. Он хочет быть просто инструментом, но, увы, он — инструмент чувствующий… Дин обречен на наслаждение, какое может дать только хорошо прорепетированная месть. Не надо показывать, как вонзается кинжал в податливую плоть. Покажите глаза того, кто его вонзает. Но в то же время Дин понимает, что садистические эмоции его разрушают. Этот триумф горек. Если вообще триумф. Не Дин поймал Аластера, не Дин хотел его пытать здесь и сейчас. Он лишь выступает материалом изощренного замысла без своего на то согласия.
Мелькала мысль, что Дин сорвется, что он банально набьет Аластеру морду и выпустит кишки. Но в Дине больше нет ярости. Это чувство, которое требует слишком много энергии. Поэтому Дин замедленно кропотлив. Поэтому ему не хватает быстроты реакции, когда Аластер покидает место экзекуции. Как бы Дин не старался — Дин чувствует, в том числе то, чего бы он не хотел в себе замечать. Как бы я хотел ничего не чувствовать, слетело однажды признание с его губ. Но это возможно лишь в бессознательном состоянии, в которое и приводит Дина милосердный Аластар.
Видеть Дина на автомате нам не впервой, достаточно вспомнить последний допрос Мэг. Тогда было необходимо сделать так. Нужда в допросе есть и сегодня, но для Дина все стало слишком личным. Именно поэтому надо держать дистанцию любую, кроме физической. Дин боится излишне увлечься. Боится самое себя. «Ты попадешь в ад — и вот во что ты превратишься». В демона, чья привычка — рвать и мучить. Дин не хотел, чтобы из двери камеры пыток вышел демонический аналог. И этого не произошло. Дина вынесли. Чего бы не потерял Дин в аду, ему удалось сохранить большую часть себя.